КАЧЕСТВЕННЫЕ ХАРАКТЕРИСТИКИ РУССКОЙ ДРУЖИННОЙ ЗНАТИ КАК ПЕРВОГО ГОСУДАРСТВЕННОГО АППАРАТА НА РУСИ

Ритуализация служебных отношений на начальном этапе формирования древнерусской дружины: дружба и побратимство

Особенностью периода формирования государственности Киевской Руси явилось то, что славяне удержали семейные понятия для определения общественных отношений. Сильно развитое чувство племенной принадлежности, подкрепляемое культом предков, объясняет, почему дружина, несмотря на тот факт, что она формировалась на иной, чем кровное родство, основе, оказалась не в состоянии полностью освободиться от этого чувства. Ведь не случайно дружина, как и другие традиционные социальные образования патриархальной схемы управления, строилась по модели семейной общины. И эта модель была не только социальной, но и ритуальной. Посредством ритуала и детально разработанной системы ценностей создавались воинская семья Рюриковичей и боярских родов, которые состояли друг с другом в действительном родстве. Разумеется, родство это было чисто ритуальное. По определению историка А.А. Сванидзе, характерной чертой такой модели была «групповая солидарность, которая опиралась на совместную собственность и совместную деятельность, но и закреплялась через право и ритуалы»^[1]. Пользоваться своими правами воин мог лишь как член княжеской дружины, его профессиональные навыки и духовные способности получали свое выражение и находили применение лишь тогда, когда он осуществлял их в рамках дружины, от нее получал он права насилия, она защищала его от посягательств и поругания. Оказываясь вне дружины или свиты князя, дружинник переставал быть членом воинского сообщества, становился бесправным и незащищенным изгоем. Социальный статус, мировоззрение воина были, по существу, не личными его качествами, а достоянием князя и дружины. Об этом говорится в «Слове о Данииле Заточнике»: «Потому и взываю к тебе, измученный нищетою: помилуй меня, сын великого царя Владимира, да не расплачусь рыдая, как Адам о потерянном рае; пусти тучу проступка моего на землю. …Сам же я, княже, как дерево при дороге: многие рубят его и в огонь бросают; так и я всеми обижаем, поскольку не огражден страхом перед гневом твоим. Княже мой, господине! Яви мне черты лица своего; ибо голос твой приятен и образ твой прекрасен; мед источают уста твои

и послание твое, как рай с плодами»¹. Предводитель дружины замещал фигуру отца, который опекал подчиненных, а привязанность дружинников к своему князю носила личный характер, подобно той, что царит в семье, тем более что главным источником формирования дружин юноши были, по-видимому, из знатных семей^[2] [3]. В целом государство прочно заняло в сознании дружинника место рода. Родовые ценности вытеснялись, а доминантой становились макросоциальные принципы — наш князь, наш вождь, наш город, наш народ, наша дружина, наша вера и т.п. (ер. «обретохомъ князя нашего Володимира в благость сию», «видите что ся деетъ в граде нашемъ»^[4] и т.п.). На уровне ментальных воплощений все было как бы по-старому. Воины так же служили богам, князьям, городам, но ценности, которые воплощались в этих образах, характеризовали качественно иной социальный принцип — принцип государственный. Иначе говоря, на формально старой основе формируются новые, все более усложняющиеся типы связей, характерной чертой которых служит как раз все возрастающая фиктивность родственных отношений.

Неудивительно, что русские былины очень часто говорят нам о «дружбе» витязей дружины, но удивительно то, что этот социальный рычаг до сих пор остается практически малоизученным. Каково соотношение понятий дружбы и родства в дружинной культуре? Старославянское слово «друг», от корня которого происходит слово «дружина», указывает на побратимство как акт взаимной верности, а вовсе не работу по найму или службу. И.И. Срезневский дает определение слову «друг» как «товарищ», «слуга», «близкий»^[5]. Вообще некоторые лингвисты склонны считать, что первичное значение слово «друг» имеет военное значение. Высказывается предположение, что в основе этого слова был глагол со значением «следовать», «идти походом», «отряд», «свита»^[6]. О.Н. Трубачев считал, что славянское «йгидъ» имеет широкий круг зна-

чений: «крепкий, прочный», «верный, сообщник, товарищ»¹. «Друг -тот же близкий, — отмечает филолог В.В. Колесов, — но не по крови и не по свойству. Друзей объединяет нечто более важное: друзья — это соратники и спутники, которые в бою и в пути всегда вместе»^[7] [8]. В то же время, по мнению антрополога И.С. Кона, дружба сначала выступала как синоним или частный аспект родства. Затем она превращается в самостоятельный институт, роль друга приобретает самодовлеющее социальное значение^[9]. В этом союзе храбрых, еще пока не наблюдается четкая иерархия, все были равны, все были братья. Высокая оценка дружеских уз — характерная черта дружинно-княжеской среды. Дружба — это не только качество, но и отношение. Важно обратить внимание на ценностную сторону воинской дружбы, рассматривая ее преимущественно в этическом ключе. Дружба в древнем воинском сообществе несла ряд социальных функций, таких, например, как взаимная помощь, социально-политическая, экономическая и эмоциональная поддержка, участие в княжеском суде, пирах и в похоронных обрядах и т.д. Не случайно образ друга, приятеля, представлен в старославяском языке лишь единичными номинациями: «знаник» — близкий знакомый, друг; «приязнь» -друг, товарищ; «подроуг» — сотоварищ^[10]. П.С. Стефанович задается скепсисом в понимании и определении того, как сочетались иерархические отношения, которые возникали внутри дружины, с идеалами «товарищества»^[11]. Но здесь надо иметь в виду, что в дружине складывалась пока еще не должностная, а иерархия близости в отношении к князю. Безусловно, дружба ратных людей вырабатывала свои правила поведения, производные от более общих норм культуры, которые предусматривали, кто, с кем, когда, где, как и ради чего обязан, должен, может или не может и не смеет поддерживать контакт или вступать в товарищеские отношения. Чтобы стать другом, член дружины должен был иметь ряд определенных свойств и качеств, которые он выявлял на деле, в поступках, и поступки эти приносили ему при одобрении друзей авторитет и славу. Воинская дружба, например, символизируемая как родство, оформляемое специальным ритуалом (побратимство, обмен нательными крестами, клятва и т.п.), опирающееся на интенсивное и длительное сотрудничество в достижении совместных целей князя и дружины, сама

по себе способствовала эмоциональному сближению дружинников. Князь, обращаясь к дружине, начинал свою речь словами: «братия и дружино»¹. И даже в удельное время, когда уже шел процесс распада дружины и дружинники активно наделялись землей, это было не обычной сделкой между князем и воином, а братанием, которое требовало от сторон обоюдного исполнения обязанностей верности друг другу, основанных на воинской чести. Важно также подчеркнуть — поддержка отношений «дружбы» у воинов в рабочем состоянии обязательно подразумевала дары вождя дружины и приглашения на его пиры. От общины пошли отношения равенства, находившие внешнее выражение в дружинных застольях, напоминавших крестьянские «братчины»^[12] [13], уравнительный порядок раздела военной добычи и дани — основных источников существования дружины^[14]. Коллективная трапеза играла важную роль не только в укреплении существующих связей, но и в создании новых, например в процессе интеграции воина в состав дружины. Участие новичка в застолье составляло важную часть ритуала интеграции и означало, что он принял правила поведения и основополагающие ценности дружинной культуры. Такая заключенная «дружба» обеспечивала вождю дружины широкую консенсусную базу и позволяла ему контролировать положение дел в нужном в тот или иной момент аспекте. А. А. Горский также считает, что корпоративный характер дружинно-княжеской знати развился не случайно, он способствовал развитию корпоративных форм эксплуатации населения, истоки которых видятся как раз в средствах содержания дружины^[15]. Ведь корпорация — это союз главы (вождя) и ее членов, при этом значим не сам глава и не сами члены корпорации; в противном случае корпорация потеряла бы смысл.

У истоков дружинно-княжеской этики лежат сугубо воинские, свойственные любым военным группам понятия храбрости и доблести. Несомненно, личная доблесть играла большую роль и высоко ценилась не

только как физическая, но и моральная характеристика. Летописец характеризует одного из первых киевских князей Святослава как идеал харизматического вождя и совершенного воина с высоким моральным духом: «В год 6472 (964). Когда Святослав вырос и возмужал, стал он собирать много воинов храбрых. И легко ходил в походах, как пардус, и много воевал. В походах же не возил за собою ни возов, ни котлов, не варил мяса, но, тонко нарезав конину, или зверину, или говядину и зажарив на углях, так ел. Не имел он шатра, но спал, постилая потник с седлом в головах. Такими же были и все прочие его воины. И посылал в иные земли со словами: «Хочю на вы ити»»¹. Действительно, обладание собственностью было вынесено за рамки личных отношений в дружине и определено в формирующихся военных моральных ценностях, по которым безличные и вещные отношения квалифицировались как свойственные лишь низшему сословию. Дружинник отождествлял личное достоинство с достоинством своего князя или боярина, поскольку имущественное и социальное положение последних сначала влияло на возможность поддержания высокого статуса дружинника, а в последующие века на удержание и наследование земельного надела за службу. Известный историк русской культуры Ю.М. Лотман так оценивал это обстоятельство: «На Руси формирование корпорации профессиональных воинов базировалось не на условном землевладении, а на личных связях князя-вождя и его воинов»^[16] [17]. Следует обратить внимание на то, что роль престижности статуса дружинника существенно повышается лишь при определенных общественно-исторических условиях. В их число входит прежде всего усиление вертикальной социальной подвижности. Именно этот процесс был характерен для Киевской Руси. Престижность дружинного братства представляет собой форму первоначального освоения новыми общественными силами старых социокультурных ценностей. Новые дружинники проникали и утверждались всюду, и где бы они ни появлялись, они не стремились утвердить свои ценности и формы жизни, а наоборот — стремились войти в дружинную традицию, усвоить себе ее черты, стать — для начала прослыть и выглядеть -настоящим дружинником старой выкладки. Достаточно отметить, что когда отрок по имени Ян Усмошвец, который ранее никому не был известен, победил печенежского богатыря, то в честь его победы был заложен на месте борьбы город Переяславль, причем Владимир «великим мужем створи того и отца его»^[18]. По словам историка М.Д. Приселкова,

это был удивительный поступок князя, не побрезговавшего включить в свой правящий верх двух ремесленников Киева¹. В то же время известный исследователь нравов Древней Руси Б.А. Романов отмечал, что на ранних стадиях для того, чтобы стать дружинником, необязательно было быть воином: «Из городского ремесленника благодаря случаю отрок превратился в княжого дружинника»^[19] [20]. Н.П. Павлов-Сильванский также отмечал факт того, что в среде боярства, даже в Галиции, где боярство отличалось наиболее аристократическим характером, были люди низкого происхождения. Здесь в XIII столетии одним из главных противников князя Даниила был боярин Доброслав Судьич, «попов внук», и два других боярина Доможирич и Молибожич были «смердьяго рода»^[21]. Однако историк С.Л. Никольский считает, что сюжет с Кожемякой не указывает на существование отдельной категории «великих мужей» в дружине князя^[22]. Именно на это обстоятельство обратил внимание Д.С. Лихачев, замечая, что «это предание — или, как можно предполагать, былина — замечательно народностью своих идей. Однако исследователи не обратили внимания на одно особенно важное обстоятельство — почему именно это предание было включено в летопись, чем именно оно могло привлечь летописца? Ответ на этот вопрос для нас сейчас ясен: в нем выражены идеи патроната — Владимир делает Кожемяку «большим мужем». Эта соблазнительная перспектива возвыситься на службе у феодала, подняться по лестнице феодальной иерархии на более высокие ступени служила одним из средств идеологической пропаганды феодального класса уже не только в экономической, но и в политической области»^[23]. Иначе говоря, поступление смерда в княжескую дружину было заурядным явлением, была бы для этого необходимая сила и удаль. Но со временем попасть в дружину, не имея состояния и рассчитывая только на военные способности, могли лишь незаурядные личности. А для остального простого населения доступ туда был закрыт. Появление в дружинно-богатырском сословии Алеши Поповича, очевидно, распрощавшегося со своей социальной средой и не унаследовавшего духовное ремесло отца, также говорит о событиях, случившихся в жизни второго и третьего поколений уже по Крещении Руси. Изгой-

ство поповича, «не ученого грамоте» и не имеющего соответствующих прав на занятие священнической должности, что и заставляло его идти в дружинники, — известный «Русской Правде» социальный факт¹. Из этого примера можно сделать вывод, что в дружине пока отсутствует «иерархия», существует только вмешательство вождя в связи с обнаружившейся недостаточностью авторитета дружины для решения определенной задачи. Н.Н. Крадин справедливо отмечает, что «при существовании в вождестве жесткой генеалогической статусной системы доступа к власти участие в войнах — едва ли не единственный способ повысить положение в обществе выходцам из основной массы населения (а особенно маргиналов). Нередко именно поэтому около правителей вож-деств или военных предводителей (при функциональной разграниченности элиты) постепенно концентрируется круг профессиональных воинов — дружина, которая слабо связана с традиционными общественными структурами и ориентирована на личную преданность своему командиру»^[24] [25]. Основные гарантии существования воина — собственная сила, отвага, оружие, но эти гарантии можно расширить, привлекая к себе друзей. Опираясь на поддержку своих собратьев по дружине и ощущая себя равным им, воин учился уважать самого себя и себе подобных. Не страх и почтение перед князем, а товарищеское чувство и взаимное уважение эмоционально связывали людей в дружину. Не существует никаких упорядоченных принципов «назначения» или «смещения», никакой «карьеры» и никакого «восхождения по служебной лестнице». Но существует только призвание в дружину, в соответствии с вдохновением ее вождя на основании харизматической квалификации призванного в дружину. В.П. Даркевич отмечает, что на Руси в домонгольское время не перечень именитых предков, а верная служба суверену продвигала человека в первые ряды^[26]. Но здесь есть одно замечание. Огромное значение для понимания древнерусской социальной этики, по мысли Г.П. Федотова, имеет понимание того, что вся общественная жизнь у славян представляется продолжением и распространением родовой жизни, и все нравственные отношения между людьми поднимаются на уровень кровного родства^[27]. К.Д. Кавелин также отмечал: «Для русского славянина с мыслью о князе необходимо соединалось представление о начальнике рода,

племени: таков был круг понятий, в котором он вырос и который он переносил с собою всюду. Князь, начальник дружины, выросший в патриархальной среде, тоже не мог пребывать в одних чисто личных, договорных отношениях к своей дружине: он был ее начальником и вместе становился ее отцом и братом. Так князь и его сподвижники начали представлать собою военное учреждение, переложенное на семейные нравы»^[28]. Вступление в дружину, как воинскую семью, основанную на отваге и единстве судьбы, братстве с до этого чужими по крови, соседствует с естественными узами рода, противостоящие ему, но в то же время и воздействующими на него. Воины мыслятся как братья в семье: старшие и младшие. Но дружинная мораль не позволяет принимать в воинскую семью посторонних людей. Значит, каким-то образом новичок должен стать членом и составной частью дружины. Для этой цели существовал особый обряд, своего рода посвящение вновь прибывшего в культ дружины. Вне всякого сомнения эта церемония означала, что вновь пришедший, еще накануне чужой, с этого момента становится членом дружинной семьи и будет исповедовать ее правила. Летописи не оставили упоминания на этот счет о существовании каких-то правил. С социальной точки зрения обряд состоял в отлучении нового дружинника от домашнего очага и подчинении власти вождя. Ведь вождь дружины не мог выполнять роль покровительствующего друга, но должен был занимать позицию строгого судьи и блюстителя дружинных правил и традиций. В любом случае само вступление в дружину, зависевшее от общего желания дружины, связывало еще больше членов дружины. Установление такой псевдородственной связи закреплялось обрядом побратимства, который напоминал обряд усыновления. Древний славянский обычай побратимства, унаследованный от дофеодальных времен и дополненный символикой вассальной верности и покровительства старшего младшему, был поддержан русской церковью и содержал в себе обряд обмена нательными крестами и потому назывался «крестовым братством» («по Богу братья»). Однако условное родство всегда отличалось от кровного тем, что оно не предполагало права наследования имущества. Это был, в сущности, способ религиозно-нравственного закрепления индивидуальной взаимопомощи. Ведь в русских былинах крестовый брат — заступник и поддержка в трудных делах, соратник в бою с врагом. Из ранних письменных источников, свидетельствующих о побратимстве на Руси, отметим сочинение церковно-политического деятеля второй половины XI в. Феодосия Печерского «Слово святого Феодо-сья игумена Печерского монастыря о вере крестьянской [христианской — Авт.] и о латыньской», в котором предостерегается от опасности

влияния «латинян» [католиков — Авт.] на русский людей. Феодосий призывает не отдавать за них дочерей, «ни у них поимати, ни брататися, ни поклонити, ни целовати его»¹. Из того, как употребил это понятие Феодосий, видно, что братание в XI в. было укоренившимся и распространенным обычаем. Впоследствии, как свидетельствует уже Киево-Печерский патерик, побратимы клялись в церкви перед иконою в неизменной братской любви и преданности: «Быста два мужа, друга себе Иванъ же и Сергий. Сиа приидоста въ церковь богонареченную, и видеста свет паче солнца, на иконе чудной Богородичине, и в духовное братство приидоста»^[29] [30]. Впоследствии, в удельный период, смысл братания перешел на процедуру заключения договора между князьями и боярами о выделении земли за службу, который рассматривался не как обычная «сделка», а братание, которое требует от сторон обоюдного исполнения обязанностей верности друг другу, основанных на неизменных во времени ценностях дружинной верности. Интересно, но именно крепость дружинного союза, построенного на личной связи с князем, при многочисленности князей, по мнению Б.А. Романова, становится одним из устоев формирующейся системы феодальной раздробленности страны^[31].

Способность выйти из боя миром, после того как обе стороны проявили храбрость и исключительные воинские качества, превратить соперника в названого брата (при условии соблюдения воинской чести с обеих сторон) — важное свойство излюбленных народом героев. Н.П. Павлов-Сильванский, приводя пример языческой клятвы дерном при ритуале побратимства у скандинавов, делал предположение, что этот обычай мог быть воспринят русскими дружинниками. Воины вырезывали длинную полосу дерна, втыкали в землю копье и клали на него полосу дерна так, чтобы оба ее конца свешивались по сторонам до земли. Побратимы проходили под дерном, кололи себе подошву или руку, чтобы кровь смешалась с землею, потом падали на колени и клялись во взаимной верности^[32]. В христанскую эпоху появляется ритуал побрата-ния крестами, чтобы «укротить сердце богатырское», превратиться из меряющихся силами соперников в братьев, — это добровольно налагаемый на себя запрет, целый набор этических обязательств, но в то же время и гарантия поддержки. Узы побратимства и дружбы связывали не

столько людей равных, сколько неравных. Ведь отсутствие имущественных отношений между воинами способствовало формированию идеальной модели дружбы, поскольку по роду занятий военные люди в целом не слишком привязаны к собственности. Не случайно бескорыстная мотивация поведения воинского сообщества оказывалась безусловной добродетелью в глазах простых людей. При этом такие дружеские обязательства считались необратимыми и не освобождали ни при каких обстоятельствах побратима от данной ему клятвы. О древности побратимства свидетельствует былина «Бой Добрыни с Ильей Муромцем»¹: «Все побратались крестами однозолотныма, назвались они (Илья Муромец и Добрыня Никитич — Авт.) братьеми крестовыма. Шьчо крестовыма братьицями, назвиныма. Какъ оттуль они поехали в красен Киев-град посмотрять-то они князя Владимира, познакомитьце со руськима съ мо-гуцима со богатыреми»^[33] [34]. Побратимство Добрыни Никитича и Ильи Муромца — это взаимное послушание одного другому при сочетании послушания старшему. Именно в подчинении младших воинов старшим видится главный смысл нравственного поступка братания и дружбы. С другой стороны, воинские братские отношения «будемы вси за один мужь» выступали как показатель безусловной правильности поступков воинов-побратимов и заведомой выигрышное™ их общей моральной позиции. Антрополог И.С. Кон называл это «ритуализованной дружбой», которая позволяла включить в состав общины человека из чужого рода или племени, не нарушая сложившихся правил поведения воинов. В былинах дружина получает традиционную высокую эпическую характеристику: это «богатыри могучие», «поляницы приудалые», «борцы-удальцы», «хоробрая дружина, заговорная», «братья крестовые» и пр. Безусловно, в былинах нашли некоторое отражение конкретно-исторические реалии и отношения^[35]. В.В. Долгов считает, что былинные рассказы о княжеских богатырях-дружинниках — это, быть может, видоизмененный, социально-психологический портрет основной части древнерусского общества — «людей», полноправных общинников^[36]. Ритуализо-

ванные личные отношения представляли собой, по-видимому, своеобразное звено, форму перехода от отношений, основанных на родстве или символизирующихся в качестве таковых, к индивидуально-избирательным отношениям¹. Вернее сказать, дружинник постоянно находился в состоянии выбора некоего равновесия, с одной стороны, верности естественным родовым и племенным связям, с другой — навязанным связям, которые стали результатом избранности и многотрудного воинского ремесла, разделяемого с вождями и товарищами-дружинниками. Не случайно русский историк А.Н. Попов подчеркивал: «В древней жизни русского народа общинное начало занимает если не важнейшее, то не менее важное место, как и начало родовое. Явления этой жизни, объясняемые одним родовым началом, представятся так же бедны и односторонни, как если бы стали объяснять их одним началом общинным. Взаимное действие обоих, как самостоятельных деятелей в исторической жизни, только и может объяснить развитие общественного быта в древней России»^{[37] [38][39]}. Напомним, что воинская общность (братство) дружины была создана по модели родовой общины. Но как в реальной жизни бывает в отношении любой модели, воинская общность постепенно оказалась в оппозиции к своему прототипу. При объяснении следует учесть замечание Л.Е. Куббеля, отметившего, что с самого начала дружина создавалась вне рамок традиции^[40]. Иначе говоря, ее членов объединяли не родственные и не общинные связи (хотя какую-то второстепенную роль они в отдельных случаях играть могли). Основой здесь служили профессиональная военная деятельность, ориентация на военный грабеж как главный источник средств к существованию, дополнявшееся личной преданностью удачливому военному предводителю. Здесь важно подчеркнуть, что дружинный институт противопоставляет себя не населению, а родовым институтам власти и родовой морали с ее земледельческими ценностями и культом «общего предка». Долг родственной верности заменяется долгом перед старшими товарищами и князем-вож-дем. Хотя дружина находилась вне общинной структуры и была оторвана от нее социально и территориально, свойства братства она в известной степени сохраняла до конца, но по мере расслоения общества в Ки-свской Руси внутри нее вместо воинского братства заметно углублялась иерархия, постепенно приводя к упадку саму дружинную структуру¹.

Внешне идея «братолюбия» князей и дружинников была прикреплена к христианским понятиям и к христианской терминологии. Церковь служила высшей санкцией и высшим обобщением феодального строя. Вот почему идея братства князей и братства дружинников приобрела еще в самом начале своего развития культовые формы. Особенно ярко это подчеркнуто в «Сказании о Борисе и Глебе», где Борис выступает как высокий идеал младшего князя, беззаветно покорного старшим князьям в роде^[41] [42]. Он — живое воплощение той политической доктрины, которую старшие князья в удельную эпоху настойчиво внушали своим вассалам в эгоистической заботе о собственном господствующем положении. Это означало, что дружинная культура, характерная для X -XI вв., вступила в полосу заката. Для этого периода истории Киевской Руси И.Я. Фроянов отмечал отличительную черту: «Что касается бояр, служивших князьям, то они зачастую представляли собой некий симбиоз дружинников и вассалов. Это двойственное положение боярства было обусловлено переходным состоянием отношений (от дружинных к вассальным) между князьями и боярами. Отсюда, вероятно, и та сбивчивость в употреблении терминов «бояре» и «дружина», какую замечаем у летописцев: в одних случаях эти термины совпадают, в других -нет»^[43]. Например, в 1018 г. побежденный Святополком и польским королем Болеславом князь Ярослав бежал в Новгород и хотел убежать еще дальше — за море, но новгородцы не пустили его, заявив, что готовы биться с Болеславом и Святополком, и «начаша скотъ [деньги] сбирать от мужа по 4 куны, а от старост по 10 гривен, а от бояр по 18 гривен»^[44]. Совершенно очевидно, что новгородское вече обложило этим сбором не княжеских дружинников, которых в тот момент у Ярослава осталось всего четверо («Ярославъ же убежа с 4-ми мужами к Новугороду»⁰), а местное население, и в том числе бояр. Важно отметить вывод Д.С. Лихачева о том, что политическая функция религиозного культа Бориса и Глеба в XII в. способствовала как укреплению феодальной иерархии для достижения внешнего могущества Руси, так и внутренней силы феодального строя^[45]. Действительно, скрытый принцип взаимности в дружинно-княжеской среде утверждал существующий порядок, но не открывал никаких перспектив нового. С точки зрения нравственности осуждались междоусобия князей, но в то же время оправдывались те политические и моральные представления, которые эти междоусобия в конечном счете порождали. В целом княжеская власть на Руси вырастала из своего особого варианта отношений между правителем и его дружиной, имела свои источники, формы и пределы реализации.

• [1] Сванидзе А. А. Живые общности, общества и человек в средневековом мире Европы // Общность и человек в средневековом мире. М., Саратов, 1992.
• [2] Слово Даниила Заточника / Пер. А.Н. Унжакова // Слово Древней Руси / Состав., вступ. статья О.В. Гладковой. М., 2000. С. 246-247.
• [3] Горский А.А. Социально-экономические условия в эпоху классообразова-ния и понятие «военная демократия» // Средние века. Сборник. Вып. 49. М., 1986. С. 217.
• [4] ПСРЛ. Т. 2. Стб. 105, 113.
• [5] Срезневский И.И. Материалы для словаря древнерусского языка по письменным памятникам. Том первый. А — К. СПб, 1893. С. 727.
• [6] 3 Этимологический словарь славянских языков: Праславянский лексический фонд / под ред. О.Н. Трубачева. М., 1978. Вып. 5. С. 132; См. также: Фасмер М. Этимологический словарь русского языка. В 4 т. Т. 1 / пер. с нем. и доп. О.Н. Трубачева. 2-е изд., стер. М., 1987. С. 543. 86
• [7] Трубачев О.Н. История славянских терминов родства и некоторых древнейших терминов общественного строя. М., 1959. С. 172.
• [8] Колесов В.В. Мир человека в слове Древней Руси. Л., 1986. С. 59.
• [9] Кон И.С. Дружба. 4-е изд., доп. М., 2005. С. 60.
• [10] Вендина Т.И. Средневековый человек в зеркале старославянского языка. М„ 2002. С. 34.
• [11] Стефанович П.С. Бояре, отроки, дружины: военно-политическая элита Руси в X — XI веках. М., 2012. С. 125.
• [12] Довнар-Запольский М.В. Дружина и боярство // Русская история в очерках и статьях / под ред. М.В. Довнар-Запольского. Т. 1. М., 1904. С. 297.
• [13] Братчина — древний ритуал славян, заключавшийся в совместной трапезе, где каждый участвовал в доле, т.е. общинный праздничный пир. Это был способ обозначить равенство всех. Целью обряда было достижение удачи. См. также: Кондратьева Т.С. Кормить и править: О власти в России XVI — XX вв. / пер. с франц. М., 2006. С. 38; Зеленин Д.К. Древнерусская братчина, как обрядовый праздник сбора урожая // Сборник статей в честь академика А.И. Соболевского / под. ред. акад. В.Н. Перетца. Л., 1928. С. 130-136.
• [14] Данилевский И.И. Древняя Русь глазами современников и потомков (IX -XII вв.). Курс лекций. Учебное пособие. М., 1998. С. 110.
• [15] Горский А.А. Социально-экономические условия в эпоху классообразова-ния и понятие «военная демократия» // Средние века. Сборник. Вып. 49. М., 1986. С. 217. 88
• [16] ПСРЛ. Т. 1. Стб. 69.
• [17] Лотман Ю.М. «Звонячи в прадеднюю славу» // Лотман Ю.М. Избранные статьи. В 3 т. Т. II. Таллинн, 1992. С. 110.
• [18] Повесть временных лет. Часть первая. Текст и перевод. М. — Л., 1950. С. 283.
• [19] Приселков М.Д. Очерки по церковно-политической истории Киевской Руси. СПб, 1913. С. 79.
• [20] Романов Б.А. Люди и нравы древней Руси. Историко-бытовые очерки XI -XIII вв. Изд. 2-е. М.-Л., 1966. С. 114.
• [21] Павлов-Сильванский Н.П. Государевы служилые люди. М., 2000. С. 10.
• [22] Никольский С.Л. О дружинном праве в эпоху становления государственности на Руси // Средневековая Русь: [сб. ст.] / отв. ред. А.А. Горский. М., 2004. Вып. 4. С. 38.
• [23] 3 Лихачев Д.С. Некоторые вопросы идеологии феодалов в литературе XI -XIII вв. IIТОДРЛ. М., 1954. Т. 10. С. 82. 90
• [24] Мусин А.Е. МПИеэ СЬпвИ Древней Руси. Воинская культура русского Средневековья в контексте религиозного менталитета. СПб., 2005. С. 78.
• [25] Крадин Н.Н. Политическая антропология. М., 2004. С. 131.
• [26] Даркевич В.П. «Градские люди» Древней Руси: XI — XIII вв. // Из истории русской культуры. Т. 1 (Древняя Русь). Ч. 2. М., 2000. С. 648.
• [27] Федотов Г.П. Русское религиозное сознание: киевское христианство, X -XIII вв. // Православие и католичество: социальные аспекты. ИНИОН. Серия «Актуальные проблемы Европы». М., 1998. Вып. 3. С. 124.
• [28] Кавелин К.Д. Взгляд на юридический быт Древней России // К.Д. Кавелин. Сочинения. Т. 1. М., 1859. С. 335. 92
• [29] Цит.: Еремин И.П. Литературное наследие Феодосия Печерского // Труды Отдела древнерусской литературы. Т. V. М., 1947. С. 170.
• [30] Древнерусские патерики. Киево-Печерский Патерик. Волоколамский Патерик. Изд. подг. Л.А. Ольшанская и С.Н. Травников. М., 1999. С. 16.
• [31] Романов Б.А. Указ. соч. С. 120.
• [32] Павлов-Сильванский Н.П. Символизм в древнем русском праве // Журнал Министерства народного просвещения. Седьмое десятилетие. Часть СССЫХ. 1905. Июнь. СПб., 1905. С. 346.
• [33] Одна из поздних русских былин, возникшая в результате стремления показать, как произошло начальное сближение двух самых популярных в русском эпосе богатырей, постоянно изображаемых крестовыми братьями. По былине Илья Муромец и Добрыня Никитич встречаются в поле, борются друг с другом, Илья одолевает Добрыню и затем они братаются. — Авт.
• [34] Бой Ильи Муромца с Добрыней // Марков А.В. Беломорские былины. М., 1901. С. 233.
• [35] Путилов Б.И. Застава богатырская (К структуре былинного пространства) // Труды по знаковым системам. Т. VII. Тарту, 1965. С. 61.
• [36] Долгов В.В. Русский героический эпос как источник реконструкции элементов сознания народа Древней Руси XI — XIII веков: к вопросу об эпической 94
• [37] картине социального быта // Вестник Челябинского государственного университета. 2008. Вып. 15. С. 22.
• [38] Кон И.С. Указ соч. С. 33.
• [39] Попов А.Н. Пиры и братчины // Архив историко-юридических сведений, относящихся до России, издаваемый Н. Калачовым. Книги второй половина вторая. М., 1854. Отделение VI. С. 39.
• [40] Куббель Л.Е. Указ. соч. С. 147.
• [41] Несин М.А. Галицкое вече в 1229-1234 гг. //Русин. 2011. № 3(25). С. 63.
• [42] Сказание о Борисе и Глебе // Библиотека литературы Древней Руси / Под ред. Д.С. Лихачева, Л.А. Дмитриева, А.А. Алексеева, Н.В. Понырко. СПб., 1997. Т. 1: XI-XII века. С. 514.
• [43] Фроянов И.Я. Киевская Русь. Очерки социально-политической истории / отв. ред. В.В. Мавродин. Л., 1980. С. 77.
• [44] Повесть временных лет. С. 97. 3 Там же.
• [45] Лихачев Д.С. Некоторые вопросы идеологии феодалов в литературе XI -XIII вв. С. 88.